Утро еще только начиналось, и первые лучи солнца, проникавшие в комнату сквозь неплотно задернутые шелковые занавески, высвечивали ровный прямоугольник на противоположной стене комнаты. Девушка, которая лежала на кровати на боку, подложив правую руку под голову, неслышно вздохнула и открыла глаза. Накануне она рано легла спать, долго ворочалась, но сон все не шел к ней. Тогда она поднялась, закуталась в длинный шерстяной халат нежного абрикосового оттенка и вышла на балкон. Через несколько минут появилась заспанная служанка и зажгла лампы.
Ночь была теплая, желтовато-белый песчаник засиял под луной, когда ее прозрачные лучи коснулись  плоских крыш, массивных колонн и резных стен дома. Оставшись одна, Зубейда подошла к резным перилам и окинула взглядом широкий каменный двор. Ее глаза ни на чем не задерживались, а в голове роились тысячи мыслей.
Они прибыли в поместье три дня назад, и за все это время Сахир ни разу не был у нее, хотя Зубейда позаботилась о том, чтобы слухи о ее нездоровье дошли до хозяина. Из темноты перед ней медленно выплыло лицо счастливой соперницы: торжествующая улыбка, заигравшая на губах миллийки, когда евнух принес известие о том, что господин отвел ей собственные покои в гареме. Жгучие слезы заструились по щекам девушки, и вскоре сдавленные всхлипывания превратились в тихий плач. 
Луна закатилась, край неба окрасился золотом и багрянцем, когда измученная и подавленная сирийка возвратилась в комнату и легла в постель. Только под утро Зубейда ненадолго забылась тревожным беспокойным сном.
Какое-то время она лежала, не шевелясь, чувствуя на лице жар солнца, вдыхая запахи лилий и тамариска, и слушала пение птиц. Наконец она потянулась, сбросив бирюзовое покрывало, и села. Голову сжало тисками боли – сильной, но вполне терпимой. Поморщившись, девушка встала, приоткрыла дверь и окликнула спавшую на пороге рабыню. Та подняла кудрявую голову и неловко вскочила на ноги, украдкой потирая глаза. Приказав принести настойку из апельсиновых цветов и воду для умывания, Зубейда снова закрыла дверь и направилась в другой конец комнаты. В углу стояла клетка с канарейкой, которую ей привез Сахир. Наложницы в гареме шептались, что золотая птица в золотой клетке обязательно принесет сирийке удачу. Но прошло всего несколько месяцев, и хозяин разлюбил Зубейду. К горлу подступил ком, и она прикусила губу, чтобы не расплакаться.
Явилась служанка, таща кувшин с водой и большой медный таз. В это время в комнату заглянула Данаб. Египтянка просыпалась с первыми лучами солнца и первым делом шла навестить подругу. Подождав, пока Зубейда закончит умываться, она отослала рабыню, взяла украшенный рубинами костяной гребень и принялась осторожно расчесывать ее густые длинные волосы.
- Ты такая бледная, - проговорила Данаб, снова и снова проводя гребнем по блестящим черным прядям. – И почти не ешь.
- От запаха пищи меня тошнит, - откликнулась та, закрывая глаза. Пульсирующая боль в висках начала понемногу угасать. – А еще начинает болеть голова.
- Надо позвать лекаря.
- С ума сошла? Никто не должен знать, слышишь, никто! Прежде я должна рассказать господину…
Данаб отложила гребень, обошла стул и опустилась на колени перед подругой. Зубейда была бледна, сильно исхудала и выглядела совсем больной. Она взяла ее ладони в свои руки и поднесла их к губам, целуя ставшие почти прозрачными пальцы.
- Он меня не любит, Данаб, - сказала Зубейда. Голос ее звучал безжизненно, и у египтянки на мгновение сжалось сердце.   
- Почему?
Теперь она смотрела на подругу так, словно надеялась прочесть в ее глазах ответ на свой  вопрос.  Данаб молча гладила ее ладони, прижимала к лицу и терлась о них, будто кошка. Она видела, как страдает Зубейда и жалела ее.
- Не зовет, не хочет видеть. Почему, Данаб?
Потому что устал от твоего нытья и бесконечных жалоб, хотела ответить египтянка. Ты задушила его своей нежностью, своей любовью, липкой, как патока. Ты привыкла обиженно надувать губы всякий раз, когда тебе в чем-либо отказывают. Ему надоели твои капризы и слезы. И жадность. Ведь ты постоянно выпрашивала у него то колечко, то браслет, то новые серьги…
Но вместо этого Данаб подняла глаза и виновато качнула головой. Зубейда не выдержала и расплакалась. В следующую минуту египтянка уже была на ногах и гладила ее по волосам, что-то успокаивающе нашептывала на ухо.
- И грудь все время болит, - пожаловалась та, - дотронуться невозможно.
- Хозяин разрешил устроить сегодня хальвет, - проговорила Данаб, обхватив ладонями мокрое от слез лицо, и заставила ее поднять голову. – Понимаешь, что это значит? Ты сможешь увидеться с ним, поговорить.
- Он на меня и не взглянет, я теперь страшная… - всхлипнула Зубейда. Не говоря ни слова, Данаб обняла подругу за плечи, подняла и усадила перед отполированным до блеска большим прямоугольным зеркалом.
- Если хочешь привлечь внимание господина, перестань реветь.
Она взяла со стола шкатулку, открыла ее и, подумав, вытащила длинную нитку бледно-розового жемчуга.
- Перед тем как прийти к тебе, я разговаривала с Мюневвер. Миллийка нечиста, ее не позовут на хальвет.
Услышав это, Зубейда встрепенулась, выхватила у собеседницы жемчуг и приложила к груди. Данаб засмеялась и принялась открывать коробочки с красками.

Хальвет (тюрк.) -  развлекательное мероприятие для обитателей гарема, которое проводится в саду.

Утро выдалось ясным и солнечным.
Распорядительница гарема, немолодая женщина по имени Хамида-бат-Айюб, быстро шла по коридору, за которым располагались спальни девушек. Все двери были распахнуты настежь, на пороге каждой комнаты дремала рабыня. Спальня, или по-другому ода, представляла собой небольшое помещение с очень толстыми стенами, напротив двери располагались три окна, забранных решетками, в дальнем углу стоял низенький круглый столик, справа – два больших деревянных сундука, обтянутых железными обручами и покрытых росписью.
Девушки спали на узких кроватях, которые сами же застилали. За каждой обитательницей ода были закреплены матрац, подушка и тонкое шерстяное покрывало.
Хамида отмахнулась от служанки, которая кинулась ей навстречу, украдкой протирая глаза и тщетно стараясь скрыть зевоту, и вошла в комнату. Оглядевшись, уста недовольно поджала губы: на столе она заметила доску для игры в шатрандж и надкусанное яблоко. Склонившись над кроватью, наставница легонько тронула спящую девушку за плечо.
- Просыпайся, Басма… - и уже громче повторила: - Арзу, вставай.
Через минуту обе девушки стояли перед Хамидой, сложив руки на животе и скромно опустив головы.
- Вижу, что вы успели позабыть все, чему вас здесь учили, - заговорила наставница, обводя рукой помещение. – В вашей комнате беспорядок и грязь! Вас обеих следует наказать. Ты, Басма, получишь десять ударов бамбуковой палкой по пяткам – ты ведь старшая, Арзу получит семь ударов. Но сначала уберите здесь все!
Перепуганные наложницы низко присели, не осмеливаясь произнести ни слова. Смягчившись, Хамида  продолжила:
- Господин разрешил устроить сегодня хальвет. И я пришла сказать, что вы обе можете там присутствовать.
Девушки переглянулись.
- Не теряйте времени и принимайтесь за уборку. Я вернусь за вами через час. Кусум!
- Да, госпожа…
Хамида оглянулась и увидела пожилую рабыню, которая возникла в дверях, ожидая приказаний.
- Принеси воды и проследи, чтобы здесь все отмыли и вычистили. Эта комната похожа на хлев.
Служанка поклонилась, и, бросив на своих воспитанниц выразительный взгляд, Хамида удалилась. Следом за ней ушла Кусум. Оставшись вдвоем, девушки взялись за руки и весело рассмеялись.
- Хальвет, сегодня будет хальвет!
- Думаешь, хозяин нас заметит? – спросила Басма, с сомнением глядя на подругу. Ее товарка беспечно пожала плечами и бросилась к стоявшим у стены сундукам.
- Конечно, заметит, - ответила она, поднимая тяжелую крышку, и склонилась над ворохом одежды. – Вот, погляди-ка… что скажешь?
Арзу повернулась, прижимая к груди темно-синий шелковый кафтан с серебряной вышивкой.
- Ты чудесно выглядишь, - улыбнулась Басма, доставая из сундука зеленые шаровары и широкий, украшенный драгоценными каменьями пояс. – И затмишь всех на хальвете.
Ее милое треугольное личико на миг омрачилось: заметив у нее в руках красиво сработанный пояс, Арзу выхватила его и бросила на пол. В гареме все знали о скверном характере молоденькой еврейки - остальные девушки считали Арзу жадной и завистливой, и сторонились ее.
- Надень лучше вот это…
Порывшись в сундуке, она протянула подруге шаровары и чоли цвета персидской бирюзы, искусно отделанные серебряной нитью. Басма – миниатюрная пухленькая блондинка, привезенная Сахиром с Крита, - передернула плечами и покорно примерила наряд. Стоя перед зеркалом, она призналась себе, что Арзу не ошиблась с цветом и послала еврейке благодарную улыбку.
Вернулась Кусум, неся воду и плошку с песком, и наложницы тотчас принялись за работу. Целый час они усердно скребли песком пол и железные решетки на окнах, затем перетрясли ковры, унесли засохшие цветы и вымели из комнаты сор.
Когда в гареме появилась госпожа Хамида, девушки встретили ее на пороге, низко кланяясь. Оглядев помещение и оставшись вполне довольной увиденным, она объявила:
- Сейчас вы отправитесь в бани.
Еще раз поклонившись, наложницы вышли в коридор, где их поджидал евнух Кайлаш. Хамида распорядилась подготовить для девушек наряды и украшения и велела им не задерживаться в купальнях, так как в саду уже все готово и хальвет вот-вот начнется.
По случаю праздника в гаремном саду расстелили  ковры и поставили большой шелковый шатер с навесом из золотой парчи. По дорожкам скользили рабыни, разнося на подносах прохладительные напитки, фрукты и сладости. Неподалеку на ковре устроились музыканты – тоже женщины, и наигрывали веселые мелодии на ребеке, кануне и сазе.
Несмотря на жару и жгучее полуденное солнце шатер пустовал: наложницы и несколько рабынь, которым еще только предстояло постичь тонкости гаремной науки, сидели на мягких подушках вокруг вышитого разноцветными шелками дастархана. Перед ними стояли чаши с йогуртом, в котором плавали зеленые и черные виноградины, блюда со сладкими пирожками, разнообразным печеньем и, конечно, фрукты: апельсины, гранаты, бананы, яблоки и инжир.
Огромный, обнесенный высокими каменными стенами сад был полон женщин самой разнообразной внешности, возраста и цвета кожи. Здесь были смуглые, черноглазые, темноволосые сирийки, чернокожие нубийки с жесткими курчавыми волосами, марокканки, чьи гладкие, как мрамор, тела отливали золотом и голубоглазые и светловолосые женщины, которых привозили с севера. Облачившись в свои лучшие наряды, девушки оживленно беседовали, на лужайке то и дело раздавались взрывы веселого смеха.     
Человеку, который смотрел вниз, перегнувшись через мраморную балюстраду полукруглого балкона, они напоминали диковинных птиц, запертых в золоченую клетку. У его ног растянулся огромный черный пес и дремал, положив массивную лобастую голову на вытянутые вперед лапы. Позади Сайдулла читал вслух свиток, развернутый у него на коленях. Читал громко и медленно, нараспев, будто молился: Эльмас, Гульфем, Парвена, Махвеш… Добравшись до последнего имени, евнух нахмурился и пожевал губами. Строптивая девчонка, нахальная, вся красота в волосах, они у нее густые и длинные, золотыми волнами льются до самых бедер. А помимо них - ничего. Ни петь, ни танцевать она не хочет…
- Сколько всего?
Сайдулла поднял глаза, разгладил края пергамента и поклонился хозяйской спине:
- Двадцать девять.
Сахир наклонил голову, втягивая горячий воздух, в котором смешались запахи цветов, благовоний и каких-то пряностей. Вместе с тяжелым облаком ароматов до него долетали приглушенные голоса, песни и смех.
А тем временем на лужайку из-под сени деревьев выпорхнула стайка хохочущих девушек, окружила большой бежевый с красным узором ковер и вытолкнула на середину танцовщицу в алых шароварах и темно-синем кафтане. Музыканты ударили в бубен, запел, заливаясь, высокий яркий голос –  и понеслась, полетела по кругу маленькая гибкая фигурка, а за нею следом черный плес волос и зажатое в руках шелковое покрывало.
Ахуджа чуть заметно улыбнулся, хищно раздув ноздри, и махнул Сайдулле: уходи. Танец не прекращался; Сахир какое-то время оставался на балконе, присматриваясь к незнакомой танцовщице, потом отвернулся и пошел в комнату, свистом подозвав собаку.

Арзу летела, не видя и не слыша ничего вокруг, изгибалась, ловко перебирая тонкими холеными пальцами – темный шелк обвивал длинные гибкие руки, падал на лицо и к ногам, и снова взмывал вверх, закрывая нестерпимо палящее солнце. Бубен стучал все быстрее, мелькали перед глазами открытые смеющиеся лица и яркие краски – зеленый, голубой, красный, оранжево-желтый, - и вдруг все разом стихло, танцовщица остановилась, тяжело дыша, и отбросила назад тяжелые длинные волосы. А вокруг перешептывались, и все взгляды были обращены на того, кто стоял позади нее и молчал. Девушка медленно обернулась, пухлые, карминно-красные губы сложились в незаметную улыбку. Арзу опустила голову: «Господин…»
Наложницы, которые до этого момента негромко переговаривались, мгновенно замолчали и поднялись навстречу мужчине. Сахир улыбнулся Кианг и Данаб, затем его взгляд скользнул по мертвенно-бледному лицу Зубейды и обратился на молоденькую танцовщицу. Он видел, что девушка устала – лицо раскраснелось, на лбу выступили бисеринки пота, и подал ей нежно-голубой шелковый платок, расшитый золотой нитью.  В недоверчивой и тяжелой тишине Арзу взяла драгоценный лоскуток, прижала к губам и отошла в сторону, всей кожей ощущая на себе завистливые взгляды заклятых подруг. А на ковер уже выбежали другие девушки, запела ребека, начался новый танец. Воспользовавшись этим, наложницы увлекли Сахира под тень лимонного дерева, заставили его опуститься на мягкие подушки, подали прохладный шербет и сладости.

Взошла луна, заливая окрестности мягким таинственным светом. Хальвет давно закончился, в саду погасили огни, и повсюду царили спокойствие и тишина, которые изредка нарушал тоскливый вой гиен, бродивших в поисках пищи.
Арзу осталась в комнате одна – впервые за много месяцев. Когда хозяин поднялся, чтобы идти в дом, из гарема высыпали черные евнухи и повели наложниц обратно в их тесные клетушки-ода. В этой пестрой гомонящей толпе шла и Арзу; шла, не оглядываясь, сжимая в руках заветный прозрачный платочек. А переступив порог комнаты, затворила за собой дверь, присела на кровать и бережно развернула скомканный нежно-голубой лоскут. Смеялась, вспоминая настороженные, завистливые взгляды подруг, и ненависть Зубейды, и нескрываемое удивление всегда невозмутимой Данаб. Что ей эта Зубейда, что ей все? Всех превзойти, стать лучшей и первой, самой любимой… Единственной.
Короткий сухой смех неожиданно прервался, словно горло сдавила невидимая безжалостная рука. Произнесла вслух то, о чем страстно грезила тяжелыми гаремными ночами, и сама испугалась сказанного. Всех превзойти и попрать.
Несколько минут она неподвижно сидела на своей постели, бездумно разглаживая лежавший на коленях платок, и глядела на зарешеченное окно. В призрачном лунном сиянии видела она лицо наложницы-миллийки, первой и любимой – янтарные глаза смотрели холодно и равнодушно, и до самого сердца пронзал этот взгляд. Змея, змея… А Хафизе смеялась неприкрыто.
Арзу вздохнула и вытянулась на постели, прижав к груди платок. И тут же вскочила, увидев, как распахивается дверь, пропуская в комнату Хамиду-ханум и сопровождавших ее женщин.
- Следуй за мной, - проговорила уста и повела трепещущую девушку за собой в бани. Там от нее не отходили ни на шаг – мыли и разминали все тело, выискивая волоски на коже и безжалостно их уничтожая. Потом ей подрезали и отполировали ногти, а высокая темнокожая рабыня расчесала ей волосы и до блеска натерла шелковой тканью.
Когда возвратились в ода, наставница сама подала ей наряд – лиловую шелковую юбку в пол и короткую блузку такого же цвета, украшенную золотым шитьем, парчовые, расшитые крошечными рубинами туфельки с загнутыми кверху носами, а на плечи ей набросили расшитое золотом пурпурное покрывало. Оглядев воспитанницу с головы до ног придирчивым взором, Хамида решила, что Арзу следует открыть лицо – длинные черные волосы молоденькой еврейки зачесали назад и искусно переплели алыми лентами и нитями жемчуга.  Уста одобрительно закивала и протянула ей ожерелье из рубинов в золотой оправе.
За порогом их ждал Кайлаш – евнух был бос и нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Он низко поклонился распорядительнице и бегло оглядел стоявшую позади нее девушку.
- Подай Арзу шербет, - промолвила Хамида, и тут только наложница заметила, что евнух держит в руках серебряную чашу. – Выпей и успокойся, курочка моя.
Арзу приняла чашу, мельком заглянула наставнице в лицо. Змеиное гнездо…
Чувствуя на себе внимательный и острый взгляд, выпила все до последней капли и вернула чашу. Хамида улыбнулась, ободряюще положила руку ей на плечо и едва заметно кивнула Кайлашу. Тот опять поклонился и поманил наложницу за собой.

Арзу шла медленно, как будто во сне, и ступала нетвердо. Позади остались гостиная и зал для приемов, евнух, который вел ее, торопился, чуть ли не бежал, а она все брела по бесконечному мраморному коридору. Тускло горели бронзовые светильники на стенах, рассеивая дрожащий красноватый свет, а далеко впереди выступали из темноты высокие двойные двери с позолоченным узором. Прямо в пасть, прямо в пасть…
И снова – по лабиринтам галерей и коридоров, наверх по узким каменным ступеням; холод проникал сквозь парчовые туфельки, пробирал до костей, заставляя дрожать еще сильнее.  Евнух распахнул перед ней двери и вошел внутрь, неслышно ступая по коврам и низко кланяясь. Голос ее провожатого журчал, как ручеек, а она не понимала и половины… И только когда он ушел, сняв с нее покрывало и оставив наедине с хозяином, с чужим незнакомым мужчиной, осмелилась поднять голову. Небольшая комната, вся увешанная тяжелыми тебризскими коврами, высокая серебряная курильница в углу, а слева, на возвышении, квадратная постель с множеством подушек.
Сахир стоял прямо перед ней и смотрел так неотрывно, что холод, поднимавшийся до самого сердца, начал отступать; от этого взгляда закипела в ней кровь, заиграла, и она снова почувствовала и руки свои, и ноги, и все тело свое, жаждущее любви.
- Отдай мой платок, - произнес Сахир негромко.
Арзу подняла руку, в которой сжимала квадратик голубого шелка, и разжала пальцы. Потом подняла руки, пробегая по жемчужным пуговицам блузки, высвобождая маленькую крепкую грудь. Взгляд хозяина зачаровал ее, она едва дышала, развязывая золотой пояс. Юбка упала к ее ногам, и Арзу шагнула вперед, выходя из шелкового круга. Она уже не дрожала и не боялась, только вздохнула прерывисто, почувствовав его руку на своем маленьком горячем теле.
Всех победить и растоптать.

- Уходи.
Голос у него по-прежнему был приглушенный, какой-то бесцветный и равнодушный. Она осторожно сползла с кровати, подавив мучительное желание обернуться и узнать – смотрит ли еще на нее или нет? – и опустилась на колени, подбирая брошенную на полу одежду. Выпрямилась, прижимая к груди колючую от золотого шитья ткань,  не зная, можно ли уже одеться, но не успела спросить: дверь отворилась, а по ту сторону ее ждал Кайлаш. Евнух закутал обнаженную девушку в шерстяной кафтан и увел из покоев обратно в гарем.
Сахир лежал, опираясь локтем на круглую подушку, глядел на узкую длинную спину, пышные ягодицы, поникшие плечи, потом перегнулся на другую сторону ложа, чтобы взять наполненную до краев чашу. Пил медленно, вдыхая удушающий аромат, расплывающийся из курильницы, мучаясь от жары и навязчивого запаха благовоний. Осушив чашу, натянул шаровары и халат и подошел к окнам. Помедлив секунду, он раздернул тяжелые занавески, и в темный покой хлынул поток лунного света. Над верхушками деревьев повисла легкая серебристая дымка – Сахир замер, пораженный невиданным зрелищем. Глядя на расстилавшееся внизу царство сна, трудно было поверить, что минувшим днем здесь звучали голоса и звонкий смех, множество прекрасных женщин пели и плясали на здешней траве, под густыми кронами деревьев. Вспомнив же хальвет, усмехнулся: беспрерывное мелькание раскрашенных лиц, оголенных грудей, разомкнутых губ и распахнутых глаз сливалось в одно бесконечное море нежности, вожделения, отчаяния и мольбы. И это море всколыхнулось и расступилось, вспоротое, словно кинжалом, ярким солнечным лучом. Вылетела на ковер – высокая, яркая, жгучая, - заворожила гибкостью членов, сиянием глаз; огненные отблески струились по ее волосам, стекали по лезвиям кинжалов, с которыми неизвестная танцовщица управлялась с такой легкостью, словно те являлись естественным продолжением ее тела.
Вспомнил и вздохнул, расправляя плечи, утверждаясь в мысли спуститься в сад, побродить в темноте и прохладе. Остановил жестом Максуда, который собрался было идти за ним, и вышел из дома. Сторожа на постах сонно клевали носом, но Ахуджа не слишком полагался на людей и потому доверил охрану поместья собакам. Он спустился по широким каменным ступеням, ведущим в сад, и свернул на одну из дорожек, которая терялась в тени приземистой каменной арки. Напротив нее находился мраморный фонтан, а за ним – увенчанная стеклянным куполом беседка. Войдя внутрь, мужчина направился к широкому, убранному черными шелковыми покрывалами ложу, но задержался около маленького круглого столика, на котором стояли кувшин с вином, два бокала и ваза с фруктами. Взяв лежавший сверху апельсин, Сахир присел на край ложа и запрокинул голову, разглядывая повисшую над беседкой луну. Внезапно ему показалось, что рядом кто-то тихонько вздохнул. Он медленно повернулся, стараясь не производить лишнего шума, и всмотрелся в подушки, набросанные на противоположной стороне кровати. Постепенно его глаза привыкли к темноте, и он смог различить среди них очертания человеческого тела. Длинные волосы скрывали от него лицо незваного гостя, но они же наводили на мысль, что перед ним женщина или наложник. Положив апельсин, Сахир поднялся, обошел кровать и, захватив несколько прядей в кулак, намотал их на руку. Потом нагнулся и прошептал в ухо:
- Кто ты?