Время, так похожее на песок, просыпается сквозь пальцы, рисуя барханы памяти. Когда ты молод, оно слишком неповоротливо, неуклюже переваливает, словно калека с клюкой с одной ноги на другую, раздражая и подзадоривая тебя, окликая.
Оно же жестоко, облачаясь в саван памяти, ведет молодость под венец.   
-Ниже..еще..- дробный бой тимпана, опережает стук сердца, все равно не успеть ничего, остается лишь счет внутри. Раз, два, три. Сухо, пить хочется так, что дерет горло при каждом вдохе, а ниже уже нельзя -  страшно сломаться по полам, ноет поясница. Удар. Уже ли твои ладони поспевают за игрой музыканта, встречая натянутую, горячую кожу инструмента? Пыль, запах Сабира, твой запах, звуки тимпана, как взвесь в воздухе, мешает двигаться, жить, слушать. Сабир ждет ошибки. Любой той, за которую можно отчитать. Ждет, когда Бесс, оставшись наедине со своим осязанием, упадет или собьет один из трех инструментов. Удар. Не такой силы, тимпан покачнулся, выдавая ошибку. Взмах ногой, под нарастающий темп музыки, заменяющий стук сердца, вырывающий из морока сладости гаремного танца. Мальчишка задыхается, по пятому разу распластываясь на полу и прогибаясь, вставая на цыпочки и падая. Не танец. Их личная игра без права на ошибку. С тряпкой на глазах Бесс нервничает, отдавшись темноте и самому себе на растерзание, сбивает два инструмента сразу же. И это тоже часть обучения. Найти в себе самого себя, услышать то, что играет твое сердце, смирится с неизбежной ошибкой, вопреки горячности молодости.
Сабир делает жест рукой, заставляя музыканта остановится, легким движением ноги смещая один из тимпанов в сторону. Подлость. Это тоже урок. Не доверять никому, даже самому себе и своим ощущениям.
Маленький евнух спотыкается тут же, уронив с грохотом огромный барабан, Сабир едва успевает подхватить его. Худой, легкий и разгоряченный, Бесс срывает повязку с глаз, щурясь от света, как слепой котенок, и всматривается в причину падения. Шевелит губами, прося прощения, недоумевая.
- воды,- шепчет Бесс, провожая взглядом отпущенного музыканта. Когда они с Сабиром наедине, ему спокойнее. Мужчина осматривает мальчишку с головы до пят, ловит частое движение грудной клетки, румянец на щеках и белесые линии на висках- следы от повязки. Не просьба, Бесс умеет просить по другому, знает, когда нужно и можно умолять, мальчишка просто констатирует факт собственной жажды. Не прихоть, Сабир различил бы в черном взгляде любую блажь, Бесс просто измотан занятием, опустошен до предела.
Мужчина удовлетворенно улыбается, убирая с шеи Бесса прилипшие волосы, чтобы рассмотреть получше, как бьется жилка на шее. Невольник раздет, лишь бедра увиты тяжелой дорогой тканью цвета граната.
- Ты молодец,- скупость в похвале не уместна, Сабир тщательно отвешивает ее, что та торговка сладостями на рынке. Не обмануть бы себя и покупателя. Легкое касание губ к пересохшим губам, мальчишка замирает, находя в себе силы устоять, не рухнув в руки Сабира, а сердце все еще гулко стучит в груди.
Спустя минуты Бесс жадно глотает воду, не сводя глаз с Сабира. Их познакомили год назад, когда Бесса поселили в этой части дома. Сабир стал для него всем, стремительно заполняя своим существованием каждый момент в жизни мальчика. Учитель, друг, любовник. Бесс на пальцах может пересчитать те дни, когда его оставляли одного. Сабир приходил с рассветом, лишь только солнце касалось восточной стены дома и уходил за полночь, а порой оставался, чтобы разделить с Бессом ложе.
Он  был не молод, вески его уже белели редкой сединой, но по - прежнему красив и пластичен.  От каждого движения его веяло грацией, каждый жест  столь точен и выверен, что Бесс невольно любовался им. Сабира не портили даже угловатые черты лица, острый подбородок и шрам на переносице. Темно - карие  живые глаза, не скрывающие ничего от собеседника, всегда внимательно смотрят на окружающий мир. Бесс улавливал в них и смех и отчужденность со строгостью, но никогда ни тени сочувствия к себе.  Говорил учитель всегда тихо, так он заставлял Бесса всегда слушать, где бы мальчишка не был и чем бы не занимался.
Сабир обладал по истине огромным терпением, изо дня в день рассказывая и показывая, как должно служить своему господину. Вся эта наука с трудом умещалась у Бесса в голове, мальчишка с трудом доносил свое тело до постели, измотанный муштрой Сабира.
Именно учитель оказался для Бесса проводником в мир плотских наслаждений. Мириады прикосновений, от трепетных и нежных, до болезненных и приносящих слезы. Ласки, столь тонкие и искусные, словно грани алмаза, заставляющие кровь в жилах мужчины вскипать. Не единожды мальчик смущался, порой сбитый с толку требованиями Сабира, стыд и отрицание переполняли сердце Бесса, перед которым так спешно каждую ночь открывали таинства любовных игр. Ни разу Сабир не ударил своего ученика, хотя поводов было достаточно. Бесс это понимал, как и то, что в любую секунду рука, что гладит, может сдавит горло, лишая жизни. Благоговейный  страх, внушаемый Сабиром, перерос вскоре в некую толику привязанности и даже любви мальчика с учителю. Бесс перестал бояться красоты собственного тела, изучив все хитрости и приемы, способные приукрасить его в глазах окружающих. Как часто он заглядывал в глаза Сабира, выискивая там такое нужное ему восхищение.
- Скажи, что я красив, скажи, что любишь меня и я буду твоим,- вторило отражение в зеркальце, Бесс улыбался, ничуть не смущаясь юной, еще не расцветшей до конца красоте. Как часто он шептал эти слова в ночной тишине, словно взывая к собственному богу. Но вот год стремился к своему завершению, а судьба Бесса по- прежнему была скрыта от него самого. Его не терзало любопытство до тех пор, пока Сабир был рядом и любил его, но с каждым днем в сердце мальчика вкрадывалось сомнение. Болезненное, оно питалось домыслами и внезапной холодностью Сабира, жесткостью учителя. Ни слова, ни ласка, которую мужчина принимал с благодарностью, не могли растопить этого льда. Именно сегодня, когда сердце уже ныло от неизвестности, а ночные кошмары стали такими явными, Бесс решился.
- Ты не оставишь меня, скажи мне, что я напрасно лью слезы, скажи, - шепот Бесса, больше похожий на всхлипы. Тут, среди белого дня, это запрещено. Где то там слуги, доносящие Сахиру Ахудже, что его невольник льет слезы по учителю. Сабир молчит и Бессу не неведомы ни мысли мужчины, ни сомнения, а ясно лишь одно - та боль, что разрывает сердце вполне разделима между ними. Бесс прикладывает усилия, задирает голову, ведь Сабир высокий, встает на цыпочки, цепляясь за ткань дишдаша.